Читать интересную книгу «Лимонка» в войну - Сборник

Это может быть образ ночной перестрелки. Когда над головой жужжат пули, а темнота вокруг озаряется вспышками, когда рядом горят дома, а твой «АГС» выискивает пулемётное гнездо противника, ориентируясь на трассера. Пули – не так страшно. Секрет в том, чтобы заставить себя не верить в смерть от пули. Ну как же такой маленький кусок металла может тебя убить?

А может, это будет мирная картина. Изрядно посечённое осколками Дебальцево. Двор. Хрущёвки. Бабушка протягивает бельевую верёвку от дерева к стволу ПКТ на сгоревшей «маталыге».

Но это был самый отвратительный образ из возможных. Сука, холодно. Трижды грёбаный собачий холод. Середина апреля, и мы в чёрно-зелёной жиже, позиция с символичным названием «Яма». У нас нет зимней формы, потому что «через пару недель потеплеет». Желая не сдохнуть от холода, мы умудрились из рулона пленки, кусков гнилых одеял и пары плащ-палаток соорудить себе жильё. Из отверстия в «стене» торчала труба отстрелянного огнемёта «Шмель». Она выполняла функцию печной трубы. Этот дом построил я и поэтому решил дать ему гордое имя «Джихад-палатка».

С продовольствием перебои. Чая, хлеба и сигарет вообще нет. 11 бойцов взвода отправились в госпиталь с воспалением лёгких. На улице уже две недели без перебоев идёт дождь. И тут же замерзает на нас ледяной коркой. Корка льда – не так плохо, если вдуматься. Когда ты покрыт льдом толщиной в сантиметр, то и ветер не страшен. На позициях стоим сутки через сутки, а по причине нехватки личного состава приходится всё время кого-то заменять, и добрее мы от этого не становимся.

Звонок на «тапик». Полевой телефон 1957 года модели… Такие никогда не выйдут из моды. Надёжнее рации и просты в использовании. Поднимаю трубку:

– «Яма», ответь «Красным Вратам». «Яма», ответь «Красным Вратам».

– «Яма» на связи.

– Кто конкретно?

– Творог.

– Через полчаса через вас будут наши разведчики отходить. Не пошмаляйте их там…

– Да мы их хрен увидим. На улице хера своего не видно, когда ссышь. (Смеётся.).

– Разве только пусть волков опасаются. Тут волки воют.

– Да то не волки… То друзья твои на высотке мёрзнут (смех).

То были волки. Не знаю, почему не ушли от войны. Один из них даже приходил к нам. Мы недолго смотрели друг на друга. Я не боялся его и не стал хвататься за автомат. Кинул ему галету с маргарином, но он отказался. Гордый зверь. Ему нужно мясо, но не моё. Волк – пёс войны, зверь Даждьбога. Я посчитал его появление хорошим знаком.

Ну вот, через полчаса наша с другом Студентом смена. Студент спит спокойно, а я мёрзну. Ботинки уже давно прохудились. Пытаясь согреть ноги, я совершил ошибку и грел обувь над открытым огнём, не снимая. Подошва расплавилась. Расплавилась со временем и осенняя куртка, а отчасти просто сгнила. На высотке одинокий окоп, непроглядная тьма и ливень. Найти бы ещё подъём наверх… А говорят, романтика войны. Да ну на х..!

Творог, январь – февраль 2016

Детская деревня

Сокольники – небольшая деревня под Луганском. Все дома расположены фактически на одной длинной улице. Стоят вперемешку разбитые и полуцелые, скрывая внутри себя тяжёлые картины.

Эту деревню, точнее эту улицу, с одной стороны блокирует украинская армия, а с другой – Нацгвардия. Обе ежедневно бомбят позиции ополчения, иногда перестрелки идут часами. Разрывы от мин лежат на снегу широкими, чёрными пятнами. Пустыми, бессмысленными и молчаливыми глазницами смотрят на улицу небольшие одноэтажные дома.

Одна из причин исхода местных – перебитая ЛЭП, которую украинские военные уничтожили первым делом.

Жили здесь небедно. В каждом дворе – большие загоны для скота, курятники, брикеты соломы под навесами. В каждом доме скважины вместо колодцев. В каждом дворе погреба-ледники, забитые вареньями, соленьями, компотами, картошкой и, конечно же, украинским салом. В одном из таких погребов я и обосновался с бойцами, державшими ближайшую позицию.

Очередной залп 82-мм миномётов лёг рядом с нашим двором. В блиндаж вбежал Нагай: он с Краматорска, воюет уже полгода. Долго собирался «на двор», только сел в уличный туалет, и здесь мощно ахнуло. Валерьян, немолодой мужик, под пятьдесят, сказал, что раз три дня собирался сходить, так же сел, так же рвануло рядом, «испужался» так, что еще неделю сходить не мог… Все посмеялись, подоспел чай, и через десять минут анекдотов и баек все забыли об упавших рядом минах, которые легко превратили бы наш блиндаж в братскую могилу.

На следующее утро начался первый день перемирия, и всё стало стихать, хотя два украинских танка выезжали ближе к вечеру, но долго не обстреливали. Ребята выстрелили по ним из противотанковых установок или гранатомётов, и они уехали, услышав ответный огонь. Такие вылазки были каждый день.

Я пошёл рассматривать дома. Всё брошено, в некоторых домах остались куры-гуси. По улицам бегают кошки и запуганные собаки, жмутся к людям, греются и кормятся – я кормил беременную кошку.

Помимо побитой мебели и посуды в домах два рода предметов: иконы и детские вещи. В одном из домов знакомый ополченец нашёл на полке сборник старинных книг на старославянском языке. Жития святых. Батюшка, видимо, жил. На полу лежал величиной с предплечье потускневший православный крест, который был в одном месте затёрт. Когда поняли, что он медный, крест бросили. Знакомый положил его аккуратно на стол. На следующий день креста уже на месте не оказалось…

Но всё это были лишь детали, некоторые дополнения к основной картине. По всем комнатам, везде в доме, валялись детские вещи. В шкафах, на диванах и кроватях, на тумбочках и плотным слоем на полу.

Когда я зашёл в первый дом, я не знал, куда ступить. И долго рассматривая, не мог понять, почему кругом именно детские вещи. Разные шортики, платьица, колготки, джинсики и рубашечки, ползунки и распашонки. Ползунки валялись и во дворах, в сараях, ими протирали в блиндажах посуду и руки. Я понял потом почему: мародёры не берут детские вещи, они их разбрасывают и оставляют без интереса. Вот вещи и валяются.

Дети как бы невольно оказываются главными участниками войны. Кажется, что Сокольники – это детская деревенька, и никто, кроме детей, здесь никогда не жил. Только дембельский альбом мужика, служившего в СА в 1985–1987 гг., замеченный мной в одном из домов, напоминает о взрослых, да еще DVD-диск с фильмом «Обитель зла».

Максим Громов, январь 2015

Дебальцево

Город, неделями не покидавший списки главных новостей, ставший в один ряд с Иловайском и донецким Аэропортом, встретил нас непривычной тишиной. Тишиной и пустотой, перед которыми меркнет луганская тишина. Столица ЛНР в дообеденное время не особо отличается от любого другого российского городка, работает рынок, кто-то приценивается к продуктам, люди спешат на работу, на маршрутку или же просто гуляют. Здесь – иначе. В маленьком городке, который, по замыслам украинского командования, должен был стать основой клина, меча, хирургических ножниц для разрезания Новороссии пополам, люди не спешат. Они отдыхают после пережитого, после почти трёх недель ада. Если жизнь в прифронтовом городке, где до позиций ВСУ реально дойти за пару часов пешком, можно назвать отдыхом.

На момент поездки, в середине апреля, подавляющее большинство людей всё ещё жили в наиболее пригодных для этого местах – в подвалах. Отступающие из котла киевские «освободители» старались побольше разрушить, расстреливая дома из танков и накрывая артиллерией жилые кварталы. В городе не осталось ни одного целого здания. Где-то дело ограничилось выбитыми стёклами, испещрённым осколками фасадом, а где-то пробоинами, куда спокойно сможет въехать мотоцикл или небольшой автомобиль. Есть и дома, куда попадали не единожды. Пятиэтажка, в которую «прилетало» восемь раз – страшное зрелище. И это – в центре города, в двух шагах от комендатуры и вокзала. Что же творится на окраинах, куда нас не пустили (там всё ещё идут работы по разминированию и уборке завалов), страшно представить.

В центре, хоть он очищен и уже идут восстановительные работы, можно без труда найти осколки, достаточно лишь повнимательней смотреть под ноги. Вдоль железнодорожных путей, соединяющих Донецк и Луганск, срезаны провода. Так украинские мародёры в форме ВСУ зарабатывали на хлеб с икрой, следуя принципу «война всё спишет».

Уезжая из этого маленького городка, начинаешь иначе смотреть на «минские соглашения», переговоры о мире и войну в целом. Бабушки, спокойно рассуждающие, куда пойдёт дальнейшее наступление и насколько хорошо укрепились «эти фашисты в семи километрах». Обсуждающие будущий урожай мужчина лет сорока и девушка, может быть, отец и дочь. Или старушка, едущая на кладбище навестить мужа. Жизнь продолжается, а в окошке заднего вида мелькает перечёркнутый дорожный знак «Дебальцево».

Тов. Север, июнь 2015